Мелкий бес - Страница 328

328

Марта дрожала, и смотрела, жалко поднимая заплаканное и покрасневшее лицо, с робкою, молчаливою мольбою в глаза Вершиной. В ее душе было чувство покорности и готовности сделать всё, что велят, перенести всё, что захотят с нею сделать, — только бы узнать, угадать, чего от нее хотят. И Вершина чувствовала свою власть над этой девушкою, — и это кружило ей голову, и какое-то нежно-жестокое чувство говорило в ней, что надо обойтись с Мартою с родительской суровостью, для ее же пользы.

«Она привыкла к побоям, — думала она, — без этого им урок не в урок, они слов не понимают, они уважают только тех, кто их гнет».

— Пойдем-ка, красавица, домой, — сказала она Марте, улыбаясь, — вот я тебя там угощу отличными розгачами.

Марта заплакала снова, но ей стало радостно, что дело идет к концу. Она поклонилась Вершиной в ноги, и сказала:

— Вы мне — как мать родная, я вам так много обязана.

— Ну, [пожалуйте] пошла, — сказала Вершина, толкая ее в плечо.

Марта покорно встала и пошла босиком за Вершиной. Под одной березой.

Вершина остановилась и с усмешкой глянула на Марту.

— Прикажете нарвать? — спросила Марта.

— Нарви, — сказала Вершина, — да хорошеньких.

Марта принялась рвать ветки, выбирая подлиннее и покрепче, и обрывала с них листья, а Вершина с усмешкой смотрела на нее.

— Довольно, — сказала она наконец, и пошла к дому.

Марта шла за нею и несла громадный пук розог. Владя повстречался с ними и испуганно посмотрел на Вершину.

— Вот я твоей сестрице сейчас розог дам, — сказала ему Вершина, — а ты мне ее подержишь, пока я ее наказывать буду.

Но, придя домой, Вершина передумала: она села в кухне на стул, Марту поставила перед собой на колени, нагнула ее к себе на колени, подняла сзади ее одежды, взяла ее руки и велела Владе ее сечь. Владя, привыкший к розгам, видевший не раз дома, как отец сек Марту, хоть и жалел теперь сестру, но думал, что если наказывают, то надо делать это добросовестно, — и потому стегал Марту изо всей силы, аккуратно считая удары, — пребольно было ей, и она кричала голосом, полузаглушенным своей одеждою и платьем Вершиной. Она старалась лежать смирно, но против ее воли ее голые ноги двигались по полу все сильнее, и наконец она стала отчаянно биться ими. Уже тело ее покрылось рубцами и кровяными брызгами. Вершиной стало трудно ее держать.

— Подожди, — сказала она Владе, — свяжи-ка ей ноги покрепче.

Владя принес откуда-то веревку. Марта была крепко связана, положена на скамейку, прикручена к ней веревкой, Вершина и Владя взяли по розге и еще долго секли Марту с двух сторон. Владя по-прежнему старательно считал удары, вполголоса, а десятки говорил вслух. Марта кричала звонко и с визгом, захлебываясь, — визги ее стали хриплыми и прерывистыми. Наконец, когда Владя досчитал до ста, Вершина сказала:

— Ну, будет с нее. Теперь будет помнить.

Марту развязали и помогли ей перейти на ее постель. Она слабо взвизгивала и стонала.

Два дня не могла она встать с постели. На третий день встала, с трудом поклонилась в ноги Вершиной, и, подымаясь, застонала и заплакала.

— Для твоей же пользы, — сказала Вершина.

— Ох, я это понимаю, — отвечала Марта, и опять поклонилась в ноги, — и вперед не оставьте, будьте вместо матери, а теперь помилуйте, не сердитесь больше.

— Ну, Бог с тобой, я тебя прощаю, — сказала Вершина, протягивая Марте руку.

Марта ее поцеловала.]

Л. 509 — [увидя барина, подтянулся]

Л. 511 — [в духе умеренного народничества]

Л. 511 об. — [Тургенев очков не носил, а суетливостью и мягкостью приемов соперничал с Шариком.] Одеты они были [не плохо, но как-то растрепанно и нетщательно, одежды у них были какие-то мятые;] Шарик был [в белом мятом костюме,]

Л. 512 — [учителем духовного училища]

Л. 512 об. — [неукоснительно]

Л. 513 — [И в то же время, какою-то причудою своевольных умов, они видели в нем и привычный тип — «светлую личность»: начальство мол (директор гимназии) преследует.

И теперь они искали с ним встреч, и разговоров с ним и о нем.

— Мы об вас все дифирамбы вот от этого птенца слушаем, — сказал Шарик Передонову.]

Л. 513 об. — 514 — [— Господа литераторы, отстаньте немного, — попросил Виткевич, — мне надо с его высокомордием нечто серьезное и секретное объясниться.

Писатели отстали.

— А славные ребята, — сказал Виткевич в полголоса, — мочиморды заправские.

Передонов угрюмо проворчал что-то.

Виткевич залепетал, наклоняясь к его уху:

— Научите, почтенный преподаватель российской словесности, — в ножки поклонюсь.

— Ну? — сердито спросил Передонов.

— Да вот относительно юной Хрипачихи, — с умиленным вздохом и похотливым блеском в глазах пояснил Виткевич.

— Что ж? — опять спросил Передонов, сохраняя на лице всё ту же деревянную невыразительность.

— Не поддается ни на какие улещивания, — огорченным голосом говорил Виткевич, — меня раззарила, а сама холодна как лед.

— Добром не хочет, надо нахалом действовать, — сказал Передонов.

— Да как?

— Да так, и не то, чтобы совсем, [по-настоящему, а только например,] а вроде… и Вы удовольствие получите, и она поймет. А ее без церемоний в охапку, и всё тут. Вы знаете, что Хрипач — свинья; ему надо пакость сделать.

Виткевич был рад совету, воспрянул духом, и погано хихикал.

Они остановились и подождали писателей. Писатели подошли, продолжая разговаривать на одну из излюбленных ими тем.]

Л. 515 — [Какие горизонты!]

Л. 515–515 об. — [— Просвет вперед и просвет назад! Какие два горизонта! Это нечто сверхдемоническое!

328