Мелкий бес - Страница 198

198

Шарик и Тургенев завидовали друг другу, так как считали себя кандидатами в российские знаменитости. Но они притворялись большими друзьями, руководимые одним и тем же коварным расчетом: каждый из них старался споить другого, и тем погубить его талант.

Недавно Шарик даже втравил Тургенева в поединок с аптекарем. Перед поединком и на поединке все были зело пьяны. Стрелялись через платок, но повернувшись друг к другу спинами, в расчете, что пули облетят вокруг земного шара, и попадут, куда надо.

Пьянствуя и изыскивая всё новые способы к более удобному осуществлению своих коварных замыслов, приехали они в наш город. Тут уже каждый из них считал себя близким к цели. Поэтому они чувствовали себя благодушно, дали себе маленький роздых, и хотя напивались ежедень, но не до излиха.

Свел писателей с Передоновым Виткевич. Он, как передовой гимназист, конечно, счел своею обязанностью познакомиться с писателями, и для них писал даже реферат: Влияние Словацкого на Байрона.

Еще раньше чем писатели познакомились с Передоновым, они внезапно зажглись к нему великим любопытством. По рассказам Виткевича и других, он показался им человеком новым; что-то могуче-злое зачуяли они в нем, и каждый из них сразу наметил его себе в герои следующего своего гениального романа.

— Вот этот парнишка вас шибко хвалит, — сказал Шарик Передонову.

— Он от вас приходит в пафос, — ласково сказал Тургенев.

— Он понимает, — угрюмо сказал Передонов, — все здесь болваны, а он малый ничего себе.

— А мы гуляли, — сказал Шарик.

— Теперь не время гулять, — угрюмо отвечал Передонов, — пойдемте ко мне водку пить, да заодно пообедаем.

Писатели охотно согласились.

— А мы с господами литераторами на интересную тему говорили, — сказал Виткевич, — о лежачих.

— Да, говорят: лежачего не бить, — что за ерунда! — воскликнул Шарик. — Кого же и лупить, как не лежачего! Стоячий-то еще и не дастся; а лежачему то ли дело, — в зубы ему, в рыло ему, прохвосту!

Он любовно посмотрел на Тургенева, прямо в его обрюзглое от продолжительного пьянства лицо.

— Горяченьких ему, мерзавцу! — согласился и Тургенев, лаская друга взором, и поглаживая его рукою по спине, худой и хрупкой, — так казалось Тургеневу, что уж совсем плох Шарик: от всяких излишеств нажил себе спинную сухотку.

— Согласны? падающего надо толкануть? — спросил Шарик у Передонова, с ласкою в неверном голосе.

— Да, — ответил Передонов, — а мальчишек и девчонок пороть, да почаще.

— Зачем? — с болезненной гримасой спросил Тургенев.

— Чтоб не смеялись, а то и во сне смеются, — угрюмо ответил Передонов.

— Слышите! — в восторге вскрикнул Шарик. — Чтобы не смеялись! Это нечто демоническое! Изгнать из этого пошлого детства пошлый, животный смех!

— Да, это до отвращения прекрасно, — сказал Тургенев, с уважением к Передонову и к себе.

— Да, — подхватил Шарик, — или до восхищения гнусно. А Тургенев-то как здорово ляпнул: до отвращения прекрасно! Мой друг Тургенев, — остроумнее его нет в России.

— И заметьте, — сказал Тургенев, — это превосходный афоризм: до восхищения гнусно! Великолепно сказано! О, мой друг Шарик умеет находить удивительные слова. Россия еще о нем услышит.

В уме его запрыгали давно заготовленные отрывки из речи, которую он скажет над гробом Шарика.

Они сделали несколько шагов молча, улыбаясь радостно, восхищенные каждый своим умом и гениальностью. Виткевич шел рядом с ними мелкими шагами, и восторженно заглядывал в их блаженные лица.

— Славно вышло, что мы приехали в эту трущобу, — сказал Шарик: он вспомнил о замечательном человеке — Передонове.

— Я тоже не жалею, — поддакивал Тургенев.

— Ничего тут нет хорошего, — угрюмо сказал Передонов.

— А вы! — воскликнул Тургенев, и любовно посмотрел Передонову в тупые глаза.

— Один я только и есть! — сказал Передонов скорбно, — да и я скоро уеду. Буду инспектором, буду ездить по школам, мальчишек и девчонок пороть.

— Какая тоска в этих обетованиях! — воскликнул Тургенев.

— И какая сила! — подхватил Шарик. — Он безумен, Тургенев, да?

— Да, — согласился Тургенев, — но это проникновенное безумие.

— И Пыльников мерзавец, а она его выпороть не захотела, его хозяйка, — сказал Передонов.

— Кто такие? — осведомился Шарик.

— Гимназист тут есть один, квартирует у вдовы такой, такая вдова есть Коковкина. Смазливая лупетка, — говорят, переодетая девчонка, жениха ловит. Выдрать надо было, а та, старуха-то, и не захотела. Вот бы ее пропечатали.

— Да, — согласился Шарик, — буржуазно-либеральную пошлость надо опрокидывать всеми средствами. Пошлого буржуа надо ошеломлять, чтобы он глаза выпучил, прямо кулаком в брюхо.

Он внезапно сделал выпад правою ногою, и ткнул кулаком Тургенева в бок. Тургенев воскликнул:

— Легче! Ты этак меня убьешь. Не забывай, что я — Тургенев.

— Сергей, а не Иван, — значительно произнес Шарик, и саркастически усмехнулся. Тургенев поморщился, и сказал:

— Ну, это к делу не относится, а только вот что вам, г. Передонов, скажу: нельзя напечатать, что эта госпожа протестовала, а придется все изобразить символически, т(о) е(сть) обратно: мы напечатаем, что она совершила экзекуцию по собственной инициативе, на почве своего деспотизма. Такая репродукция этого инцидента будет соответствовать гуманным принципам нашего органа.

Передонов громко зевнул, и сказал:

— Улица торчком встала.

[[Писатели поглядели вперед.]] Улица поднималась на невысокий холм, а за ним снова был спуск, и перегиб улицы меж двух лачуг рисовался на синем, вечереющем и печальном небе. Тихая область бедной жизни замкнулась в себе, и тяжко грустила, и томилась. [[И даже писателям стало грустно, как бывает иногда вдруг скучно слабым и усталым детям.

198