Передонов подумал, и сказал:
— Пусть выйдут сейчас на улицу.
— Ну ладно, это можно, — согласился Рутилов.
— Все трое, — продолжал Передонов.
— Ну ладно.
[— Босиком.
— Эк тебя! Зачем же тебе это? — с удивлением спросил Рутилов.]
— И пусть каждая скажет, — чем она мне угождать будет.
— Зачем же это? — с удивлением спросил Рутилов.
— Вот я и увижу, что они хотят, а то вы меня за нос поведете, — объяснил Передонов.
— Никто тебя за нос не поведет.
— Они надо мною, может быть, посмеяться хотят, — рассуждал Передонов, — а вот пусть выйдут, потом уж они коли захотят смеяться, и я буду над ними смеяться.
[Рутилов смотрел на него с удивлением и досадой.
— Ну как же это они к тебе босиком на улицу выйдут, — сказал он, — ведь люди увидят, им стыдно будет, сам посуди, они барышни.
— Вот я тогда и выберу, — настойчиво говорил Передонов.
— Да нельзя на улицу, чудак, пойми, — убеждал Рутилов, — ведь тебе же самому в жены брать.
— Ну, пусть на двор выйдут, — сказал Передонов.
— Уж не знаю, право, как же так, — нерешительно говорил Рутилов, — ведь вот, выдумает тоже.]
Рутилов подумал, передвинул шляпу на затылок и опять на лоб, и наконец сказал:
— Ну погоди, пойду, скажу им. Вот-то чудодей! Только ты во двор войди пока, а то еще кого-нибудь чёрт понесет по улице, увидят.
— Наплевать, — сказал Передонов, — но все же вошел за Рутиловым в калитку.
Рутилов отправился в дом к сестрам, а Передонов остался ждать на дворе.
В гостиной, угловой к воротам горнице, сидели все четыре сестры, — все на одно лицо, все похожие на брата, все миловидные, румяные, веселые: замужняя Лариса, спокойная, приятная, полная, — вертлявая да быстрая Дарья, самая высокая и тонкая из сестер — хохотушка Людмила, — и жеманница Валерия, маленькая, нежная, хрупкая на вид. Они лакомились орехами да изюмом, и, очевидно, чего-то ждали, а потому волновались, и смеялись больше обычного, — вспоминали последние городские сплетни и осмеивали знакомых и незнакомых.
Уже они с утра были готовы ехать под венец. Оставалось только надеть приличное к венцу платье, да приколоть фату и цветы. О Варваре сестры не вспоминали в своих разговорах, как будто ее и на свете нет. Но уже одно то, что они, беспощадные насмешницы, перемывая косточки всем, не обмолвились во весь день ни одним словом только о Варваре, — одно это доказывало, что неловкая мысль о ней гвоздем сидит в голове каждой из сестриц.
— Привел! — объявил Рутилов, входя в гостиную, — у ворот стоит.
Сестры взволнованно поднялись, и все разом заговорили и засмеялись.
— Только есть заковыка, — сказал Рутилов, посмеиваясь.
— Что, что такое? — спросила Дарья.
Валерия досадливо нахмурила свои красивые темные брови.
— Уж не знаю, говорить ли? — спросил Рутилов.
— Ну, скорее, скорее, — торопила Дарья.
С некоторым смущением Рутилов рассказал о том, чего желает Передонов. Барышни подняли крик, и взапуски принялись бранить Передонова. Но мало-помалу их негодующие крики заменились шутками и смехом. [Слегка улыбаясь, Лариса сказала:
— Вас не убудет. Ножки у вас хорошенькие, отчего не пробежать: в деревне же хаживали.
— Да, не убудет! — сердито отвечала Валерия, — но как он смеет такие вещи предлагать, негодяй!
— Поколоти его, Валерочка, — сказала Людмила, смеясь.
— Ларион должен был надавать ему пощечин, — запальчиво крикнула Валерия, — а не приходить к нам с такими пошлостями.]
Дарья сделала угрюмо-ожидающее лицо, и сказала:
— Вот он так стоит у ворот.
Вышло похоже и забавно.
Барышни стали выглядывать из окна к воротам. Дарья приоткрыла окно, и крикнула:
[— Ардальон Борисыч, а в чулках можно?]
Послышался угрюмый голос:
— Нельзя.
Дарья поспешно захлопнула окно. Сестры расхохотались, звонко и неудержимо, и убежали из гостиной в столовую, чтобы Передонов не услышал.
[— Что же, разве согласиться? — спросила Дарья.
— Ни за что! — решительно воскликнула Валерия.
Сестры заспорили. Лариса убеждала, что надо согласиться:
— Никто не [увидит] услышит, а вам-то с какой стати опускать случай. Чем он не жених! Придурковат только, да это не беда, — лучше справиться с таким можно будет.
Рутилов ходил по комнатам, и повторял:
— Как хотите, — дурак ведь он, надо его оседлать.
— Конечно, надо оседлать, — согласилась Дарья.
— Вы и седлайте, коли вам нравится, а я не хочу, — сказала Валерия капризным голосом.
— Тебе хорошо спорить, Валерочка, — сказала Лариса, — ты самая младшая, а другим-то надо же выходить.
— Ну, другие пусть и берут этого осла, я не мешаю.
— Да ты пойми, что он хочет, чтобы вы все три вышли. А если ты не выйдешь, он разозлится, и уйдет. Надо пользоваться минутой.
Валерия, все более и более краснея и сердясь, сказала:
— Ну, что ж, уж если непременно ему надо показывать ноги, то пошлемте Кушу, и чтоб она еще двух девушек позвала. Пусть они закроют головы, да за нас и пройдут.
— Ну вот еще, — громко и весело сказала Дарья, — это подло. Надо без обмана.
Все захохотали, даже и Валерия.] В этом веселом семействе умели от самого сердитого настроения переходить к смеху и шуткам, — и веселое слово зачастую решало дело.
Передонов стоял и ждал. Ему было грустно и страшно. Подумывал он убежать, да не решился и на это. Откуда-то очень издалека доносилась музыка: должно быть, предводителева дочь играла на рояли. Слабые, нежные звуки лились в вечернем тихом воздухе, наводили грусть, рождали сладкие мечты.