Мелкий бес - Страница 124

124

Лариса. Как Леда, как белая Леда, мать красоты.

Людмила. Пахло теплою застоявшеюся водою и тиною, и изнывающею от зноя травою, — и вода была темная, зловеще-спокойная, и по воде плыл белый лебедь, сильный, царственно-величавый. Он шумно бил по воде крыльями и с громким шипеньем приблизился, обнял меня. Стало сладко и жутко. И наклонилось надо мною Сашино лицо на шее лебедя.

Дарья. Ну, конечно, я так и знала, что без Саши и сон не в сон.

Валерия. А у змея, у кольчатого?

Людмила. Что у змея?

Валерия. Тоже было Сашино лицо?

Людмила. До синевы бледное, с темными, загадочно-печальными глазами. И синевато-черные ресницы, ревниво закрывая их чарующий взор, опускались тяжело, страшно. Я просыпалась, и опять засыпала, и опять видела сны.

Валерия. Ну, Людмилочка, рассказывай дальше, не останавливайся.

Людмила. Потом приснилась мне великолепная палата с низкими, грузными сводами. В ней толпились нагие, сильные, прекрасные отроки.

Лариса. И Саша был?

Людмила. Да. И краше всех был Саша. Я сидела высоко, и нагие отроки передо мною по очереди бичевали друг друга.

Валерия. Жестокий сон!

Людмила. Жестокий? Нет, там царствовала радость. Это было, как соревнование в мужестве и терпении. Положили на пол и Сашу, головою ко мне, и бичевали его, а он звонко смеялся и плакал. И я хохотала, как иногда во сне, когда вдруг усиленно забьется сердце, — смеются долго, неудержимо, смехом самозабвения и смерти. Утром проснулась и почувствовала опять, и еще яснее, чем прежде, что влюблена в него.

Валерия. Влюбилась, — и плачет.

Людмила. Так нетерпеливо хочу его увидеть! И так досадно думать, что увижу только одежды его, его скучную, серую блузу!

Лариса. Ведь как же иначе, Людмилочка!

Людмила. Как глупо, что мальчишки не ходят обнаженные!

Дарья. Ну, это по нашей-то погоде!

Людмила. Или хоть босые, как уличные мальчишки. Я люблю смотреть на них за то, что они ходят босиком, иной раз высоко обнажая ноги. Точно стыдно иметь тело, что даже мальчишки прячут его!

Саша. Конечно, стыдно. Почти у всех в наше время такое несовершенное тело.

Людмила. Когда он целует мои руки, — здесь, и до самого локтя, и выше, — я чувствую близко его стройное, сильное тело. Оно прекрасно, я уверена в этом. Хоть бы раз взглянуть на прелесть этого тела, хоть бы раз!

После реплики Саши: — (с. 340) — Три духа живут в цикламене, — было:

Людмила. А уж и красив ты, Саша.

Саша. Тоже придумала! Это вот вы красивая и нарядная!

Людмила. Разве нарядная? Видишь, босая.

Саша. Уж ты всегда нарядная.

Людмила. А ты всё хорошаешь, Саша.

Саша (застенчиво смеясь). Придумаете тоже! Я же не барышня, чего мне хорошать!

Людмила. Лицо прекрасное, а то-то тело! Покажи мне хоть до пояса.

Саша. Ну вот еще, что выдумали?

Людмила. А что такое? Что у тебя за тайны?

Саша. Еще войдет кто.

Людмила. Кому входить? Да мы пойдем в мою комнату, дверь запрем и на задвижку, и никто не попадет, даже сестрицы не увидят.

Саша. Не надо, Людмилочка.

Людмила. Глупый, отчего не надо? (Вдруг плачет).

Саша. Что же вы плачете, милая Людмилочка?

Людмила. Растаешь, что ли, глупый мальчишка, если с голыми плечами посидишь? Загоришь, боишься? Красота и невинность с тебя слиняют?

Саша. Да зачем тебе это, Людмилочка?

Людмила (страстно). Зачем? Люблю красоту. Язычница я, грешница. Мне бы в древних Афинах родиться. Люблю цветы, духи, яркие одежды, голое тело. Говорят, есть душа. Не знаю, не видела. Да и на что она мне? Пусть умру совсем, как русалка, как тучка под солнцем растаю. Я тело люблю, — сильное, ловкое, голое, которое может наслаждаться.

Саша. Да и страдать ведь может.

Людмила. И страдать! И это хорошо! Сладко и когда больно, — только бы тело чувствовать, только бы видеть наготу и красоту телесную.

Саша. Да ведь стыдно же без одежды!

Людмила порывисто бросается перед Сашею на колени, целует его руки и страстно шепчет.

Людмила. Милый, кумир мой, отрок богоравный! На одну минуту полюбоваться твоими плечиками.

Саша. Ну, уже хорошо. Вот какой я послушливый.

Уходят в Людмилину комнату. Выходят Дарья и Валерия.

Валерия. Охота подслушивать и подсматривать!

Дарья. А сама идешь.

Валерия. Что ж, ты одна будешь!

Смотрят поочередно в замочную скважину и перешептываются.

Валерия. Прильнула! Что они там делают? Пусти же меня!

Дарья. Ну, ничего не делают. Он снял блузу и рубашку, и стоит, весь красный. От стыда у него дрожат плечи.

Валерия. Людмила целует его плечи. И его руки, от плеч до пальцев. И с таким обожанием целует, — словно древняя язычница отрока-бога.

Дарья. Дала ему что-то розовое, и он ушел за ширму.

Валерия. Ну, что же он так долго! Она стоит и откупоривает новый флакон духов.

Дарья. Ну, уж и любит она духи! Вот он вышел. На нем хитон. Ноги нагие.

Валерия. Она стоит перед ним и смотрит на него, и на лице ее — счастье и недоумение.

Дарья. Уложила его на кушетку и сидит у его ног.

Валерия. Облила его духами. Опять села к его ногам. Целует его колени.

Дарья. И стопы ног его целует. Они смуглые и загорелые. Зацеловало, заласкало летнее солнце в деревне его босые ноги.

Валерия. Он лежит и улыбается, и улыбка у него тихая и неверная. В нем зарождается неясное желание и сладко томит его. И не знает он, что сделать.

124