Уже Передонов был весь во власти диких представлений. Призраки заслонили от него мир. Глаза его, безумные, тупые, блуждали, не останавливаясь на предметах, словно ему всегда хотелось заглянуть дальше их, по ту сторону предметного мира, и он искал каких-то просветов.
Оставаясь один, он разговаривал сам с собою, выкрикивал кому-то бессмысленные угрозы:
— Убью! зарежу! законопачу!
А Варвара слушала и ухмылялась.
«Побесись!» — думала она злорадно.
Ей казалось, что это только злость: догадывается, что его обманули, и злится. С ума не сойдет, — сходить дураку не с чего. А если и сойдет, — что же, безумие веселит глупых!
— Знаете, Ардальон Борисыч, — сказал однажды Хрипач, — вы имеете очень нездоровый вид.
— У меня голова болит, — угрюмо сказал Передонов.
— Знаете ли, почтеннейший, — осторожным голосом продолжал директор, — я бы вам советовал не ходить пока в гимназию. Полечиться бы вам, позаботиться о ваших нервах, которые у вас, по-видимому, довольно-таки расстроены.
«Не ходить в гимназию! Конечно, — думал Передонов, — это самое лучшее. Как раньше я не догадался! Сказаться больным, посидеть дома, посмотреть, что из этого выйдет».
— Да, да, не буду ходить, я болен, — радостно говорил он Хрипачу.
Директор тем временем еще раз писал в округ и со дня на день ждал назначения врачей для освидетельствования. Но чиновники не торопились. На то они и чиновники.
Передонов не ходил в гимназию и тоже чего-то ждал. В последние дни он все льнул к Володину. Страшно было выпустить его с глаз, — не навредил бы. Уже с утра, как только проснется, Передонов с тоскою вспоминал Володина: где-то он теперь? что-то он делает? Иногда Володин мерещился ему: облака плыли по небу, как стадо баранов, и между ними бегал Володин с котелком на голове, с блеющим смехом; в дыме, вылетающем из труб, иногда быстро проносился он же, уродливо кривляясь и прыгая в воздухе.
Володин думал и всем с гордостью рассказывал, что Передонов его очень полюбил, — просто жить без него не может.
— Варвара его надула, — говорил Володин, — а он видит, что один я ему верный друг, он ко мне и вяжется.
Выйдет Передонов из дому, проведать Володина, а уж тот идет ему навстречу, в котелке, с тросточкою, весело подпрыгивает, радостно заливается блеющим смехом.
— Чего ты все в котелке? — спросил его однажды Передонов.
— Отчего же мне, Ардальон Борисыч, не носить котелка? — весело и рассудительно ответил Володин, — скромно и прилично. Фуражечку с кокардою мне не полагается, а цилиндр носить, — так это пусть аристократы упражняются, нам это не подходит.
— Ты в котелке сваришься, — угрюмо сказал Передонов.
Володин захихикал. Пошли к Передонову.
— Шагать-то сколько надо, — сердито сказал Передонов.
— Это полезно, Ардальон Борисыч, промоциониться, — убеждал Володин, — поработаешь, погуляешь, покушаешь, здоров будешь.
— Ну, да, — возражал Передонов, — ты думаешь, через двести или через триста лет люди будут работать?
— А то как же? Не поработаешь, так и хлебца не покушаешь. Хлебец за денежки дают, а денежки заработать надо.
— Я и не хочу хлеба.
— И булочки, и пирожков не будет, — хихикая, говорил Володин, — и водочки не на что купить будет, и наливочки сделать будет не из чего.
— Нет, люди сами работать не будут, — сказал Передонов, — на всё машины будут, — повертел ручкой, как аристон, и готово… Да и вертеть долго скучно.
Володин призадумался, склонил голову, выпятил губы и сказал задумчиво:
— Да, это очень хорошо будет. Только нас тогда уже не будет.
Передонов посмотрел на него злобно и проворчал:
— Это тебя не будет, а я доживу.
— Дай вам Бог, — весело сказал Володин, — двести лет прожить да триста на карачках проползать.
Уже Передонов и не зачурался, — будь что будет. Он всех одолеет, надо только смотреть в оба и не поддаваться.
Дома, сидя в столовой и выпивая с Володиным, Передонов рассказывал ему про княгиню. Княгиня, в представлении Передонова, что ни день дряхлела и становилась ужаснее: желтая, морщинистая, согбенная, клыкастая, злая, — неотступно мерещилась она Передонову.
— Ей двести лет, — говорил Передонов и странно и тоскливо глядел перед собою. — И она хочет, чтобы я опять с нею снюхался. До тех пор и места не хочет дать.
— Скажите, чего захотела! — покачивая головою, говорил Володин. — Старбень этакая!
Передонов бредил убийством. Он говорил Володину, свирепо хмуря брови:
— Там у меня за обоями уже один запрятан. Вот ужо другого под пол заколочу.
Но Володин не пугался и хихикал.
— Вонь слышишь из-за обоев? — спросил Передонов.
— Нет, не слышу, — хихикая и ломаясь, говорил Володин.
— Нос у тебя заложило, — сказал Передонов, — недаром у тебя нос покраснел. Гниет там, за обоями.
— Клоп! — крикнула Варвара и захохотала. Передонов смотрел тупо и важно.
Передонов, все более погружаясь в свое помешательство, уже стал писать доносы на карточные фигуры, на Недотыкомку, на барана, что он, баран, самозванец, выдал себя за Володина, метит на высокую должность поступить, а сам просто баран; на лесоистребителей, — всю березу вырубили, париться нечем и воспитывать детей трудно, а осину оставили, а на что нужна осина?
Встречаясь на улице с гимназистами, Передонов ужасал младших и смешил старших бесстыдными и нелепыми словами. Старшие ходили за ним толпою, разбегаясь, когда завидят кого-нибудь из учителей, младшие сами бежали от него.
Во всем чары да кудеса мерещились Передонову, галлюцинации его ужасали, исторгая из его груди безумный вой и визги. Недотыкомка являлась ему то кровавою, то пламенною, она стонала и ревела, и рев ее ломил голову Передонову нестерпимою болью. Кот вырастал до страшных размеров, стучал сапогами и прикидывался рыжим рослым усачом.