Мелкий бес - Страница 241

241

В частности, описания кошмарных сновидений в «Тяжелых снах», манипуляции Передонова с котом в «Мелком бесе» имеют сходство с отдельными сценами и эпизодами в «Терезе Ракен» (1867). По силе изображения в «Мелком бесе» психической жизни персонажа Ан. Чеботаревская сравнивала Сологуба с Золя: «И такого обнаженного, циничного и бесстыдного нижечеловека показал нам Федор Сологуб и… ужаснул (…) как ужаснул Золя, изображая натуралистические сцены пробуждения и нахождения в человеке зверя, темных, гнусных подонков души атавистического происхождения…».

Сологуба, несомненно, «притягивали» характеры, в определенном смысле санкционированные пафосом натурализма, поощрявшего документированное изображение всевозможных уродливых сторон личности, житейской «грязи», будничности, пошлости «среды», болезни, и в этом конкретном смысле — в свете «экспериментального метода» — могут быть прочтены почти все художественные тексты его ранней прозы, в том числе и роман «Тяжелые сны». Вместе с тем новизна этих произведений также несомненна.

2

Первый роман Сологуб заканчивал в Петербурге, в близкой ему по духу творческой среде. Очевидно, он поправлял текст под влиянием воспринятых им новых эстетических идей, популярных в литературном окружении журнала «Северный Вестник». Писатель быстро сблизился с авторами и редакцией журнала и вскоре стал его постоянным сотрудником (Н. Минскому и А. Волынскому он обязан появлением псевдонима — Федор Сологуб, так как фамилия Тетерников показалась им непоэтичной). «Имя Сологуба, — вспоминал А. Волынский, — сделалось постоянным ингредиентом журнальных книг „Северного Вестника“, появляясь всегда рядом с именами Мережковского, Гиппиус, Минского, а впоследствии и К. Д. Бальмонта. Было ясно с самого начала, что новое крупное дарование примыкает к той группе писателей, которые носили тогда название символистов».

«Тяжелые сны» были напечатаны в «Северном Вестнике» в 1895 году (№ 7–12), а в 1896 году вышли отдельным изданием. В романе Сологуб представил характерный для его прозы хронотоп — русская провинция конца века (1880–1890-х годов) — и выбрал основной повествовательный тон — в традициях социально-бытовой реалистической прозы XIX века. Изображение провинциальных нравов и пошлости среды вместе с тем не было темой романа и не поглощало его содержания. В основу «Тяжелых снов» положен центральный для «всего художественного и философского творчества (писателя. — М. П.) вопрос о смысле жизни».

Философский пласт содержания романа раскрывается через рецепции популярных в символистской среде идей Ф. Ницше, Вл. Соловьева, Мережковского, Минского, но главным образом посредством развертывания в повествовании метафизической модели А. Шопенгауэра («мир как воля и представление»), которая организует и подчиняет себе все художественное пространство романа. В «Тяжелых снах» предчувствуется также кардинальная для творчества символистов утопия о преображении мира красотой (в повествовании о любви главных героев — Василия Логина и Анны Ермолиной); однако она не является центральной и подавляется стихией пессимизма (такое же соотношение метафизических контекстов в «Мелком бесе»).

Существенными для Сологуба оказываются художественные и психологические проекции, связующие его с прозой Достоевского. Сцена убийства Мотовилова, например, содержит прямую цитатную отсылку к «Преступлению и наказанию» (в отличие от Раскольникова, Логин «перешагнул» через кровь и оправдал убийство). Уже в «Тяжелых снах» обнаруживаются свойственные символистским текстам элементы переклички и полемики с классическими образами и сюжетами, осмысление их как «строительного сырья».

В августе 1912 года Сологуб писал А. А. Измайлову: «Мне кажется, что такие великие произведения как „Война и Мир“, „Братья Карамазовы“ и прочие должны быть источниками нового творчества, как древние мифы были материалом для трагедии. Если могут быть романы и драмы из жизни исторических деятелей, то могут быть романы и драмы о Раскольникове, о Евгении Онегине и о всех этих, которые так близки к нам, что мы порою можем рассказать о них и такие подробности, которых не имел в виду их создатель». (Несколько ранее эту мысль высказывал М. А. Волошин в статье «„Братья Карамазовы“ в постановке Московского Художественного театра» и других своих выступлениях; наряду с Достоевским и Толстым к творцам трагических мифов русской культуры Волошин причислял Сологуба). В ретроспективе этого высказывания «Тяжелые сны» — ступень к созданию символистского романа-мифа на основе парадигмы образов Достоевского.

Не без влияния прозы Достоевского складывался психологический портрет главного героя романов Сологуба, в котором выделяются архетипические черты «человека из подполья». «Я — дикий, я — злой, я — порочный», «больной» — неоднократно повторяет Логин (эти же качества наследовал Передонов). «Я человек больной… Я злой человек», — с первой фразы заявляет о себе герой «Записок из подполья».

«Подпольное сознание» Логина (равно как и Передонова) — не единственная структурно значимая черта образа. В «Тяжелых снах» Сологуб впервые представил героя, типичного для его прозы и лирики 1890–1900-х годов, который вместе с тем был новым в русской литературе (с ним могут быть сопоставлены герои сборника рассказов 3. Гиппиус «Новые люди», 1896). В письме от 15 ноября 1895 года к Л. Я. Гуревич он объяснял, что в центре романа — «современный человек, живущий более книжными и отвлеченными интересами, потерявший старые законы жизни, усталый, развинченный и очень порочный, Логин ищет истины и предчувствует ее, ищет сознательно (…) Жизнь его и есть вся непрерывно(е) искание истины, но на всех путях жизни ищет ее тщетно, потому что истина не покупается трудом, а дается даром и вдруг, как девичья любовь».

241