Мелкий бес - Страница 219

219

Быть может, в этой колоде карт.

Да, несомненно, она — пиковая или червонная дама. Может быть, она прячется и в другой колоде, или и за другими картами, а какая она, — неизвестно. Беда в том, что Передонов никогда ее не видел. Спросить у Варвары — не стоит, — соврет.

Наконец Передонов придумал сжечь всю колоду. Пусть все горят! Если они лезут ему назло в карты, так сами будут виноваты.

Передонов улучил время, когда Варвары не было, и печка в зале топилась, — и бросил карты, целую игру, в печку.

С треском развернулись невиданные, бледно-красные цветы, — и горели, обугливаясь по краям. Передонов смотрел в ужасе на эти пламенные цветы.

Карты коробились, перегибались, двигались, словно хотели выскочить из печки. Передонов схватил кочергу, и колотил по картам. Посыпались во все стороны мелкие, яркие искры, — и вдруг, в ярком и злом смятении искр поднялась из огня княгиня, маленькая, пепельно-серая женщина, вся осыпанная потухающими огоньками; она пронзительно вопила тонким голоском, шипела и плевала на огонь.

Передонов повалился навзничь, и завыл от ужаса. Мрак обнял его, щекотал, и смеялся воркочущими голосами.

Теперь уже каждый раз, как Саша приходил, Людмила запиралась с ним, и принималась его раздевать да наряжать в разные наряды. Смехом и шутками наряжался сладкий их стыд.

Иногда Людмила затягивала Сашу в корсет, и одевала в свое платье. При декольтированном корсаже голые Сашины руки, полные и нежно-округленные, и его круглые плечи казались очень красивыми. У него кожа была желтоватого, но, что редко бывает, ровного и нежного цвета. Юбка, башмаки, чулки Людмилины, все Саше оказалось впору, и все шло к нему.

Надев на себя весь дамский наряд, Саша послушно сидел, и обмахивался веером. В этом наряде он и в самом деле был похож на девочку, и старался вести себя, как девочка.

Одно только было неудобство, — стриженые Сашины волосы. Надевать парик или привязную косу на Сашину голову Людмиле не хотелось, — противно!

Людмила учила Сашу делать реверансы. Неловко и застенчиво приседал он вначале. Но в нем была грация, хотя и смешанная с мальчишескою угловатостью. Краснея и смеясь, он примерно учился делать реверансы, и кокетничал напропалую.

Иногда Людмила брала его руки, обнаженные и стройные, и целовала их. Саша не сопротивлялся, и смеючись смотрел на Людмилу. Иногда он сам подставлял руки к ее губам, и говорил:

— Целуй!

Но лучше нравились ему иные наряды, которые шила сама Людмила: одежда рыбака с голыми ногами, хитон афинского голоногого мальчика.

Нарядит его Людмила, и любуется. А сама побледнеет, печальная станет.

Саша сидел на Людмилиной постели, перебирал складки хитона, и болтал голыми ногами. Людмила стояла перед ним, и смотрела на него с выражением счастья и недоумения.

— Какая ты глупая! — сказал Саша.

— В моей глупости так много счастья! — лепетала бледная Людмила, плача и целуя Сашины руки.

— Отчего же ты заплакала? — улыбаясь беспечно, спросил Саша.

— Мое сердце ужалено радостью. Грудь мою пронзили семь мечей счастья, — как мне не плакать!

— Дурочка ты, право, дурочка! — смеючись, сказал Саша.

— А ты умный! — с внезапною досадою ответила Людмила, вытерла слезы, и вздохнула. — Пойми, глупый, — заговорила она тихим, убеждающим голосом, — только в безумии счастье и мудрость.

— Ну, да! — недоверчиво сказал Саша.

— Надо забыть, забыться, и тогда все поймешь, — шептала Людмила. — По-твоему как, мудрые люди думают?

— А то как же?

— Они так знают. Им сразу дано: только взглянет, и уже все ему открыто…

Осенний тихо длился вечер. Чуть слышный из-за окна доносился изредка шелест, когда ветер на лету качал ветки у деревьев.

Саша и Людмила были одни. Людмила нарядила его голоногим рыбаком, — розовая шелковая одежда, — уложила на низком ложе, и села на пол у его голых ног, — босая, в одной рубашке. И одежду, и Сашино тело облила она духами, — густой, травянистый и ломкий у них был запах, как неподвижный дух замкнутой в горах и странно-цветущей долины.

На ее шее блестели яркие, крупные бусы, золотые узорные браслеты звенели на руках. Ирисом пахло ее тело, — запах душный, плотский, раздражающий, навевающий дремоту и лень, насыщенный тяжелыми испарениями медленных вод.

Она томилась и вздыхала, и глядела на его смуглое лицо, на его иссиня-черные ресницы и полуночные глаза. Она положила голову на его голые колени, и ее светлые кудри ласкали его смуглую кожу. Она целовала Сашино тело, и от аромата, странного и сильного, смешанного с запахом молодой кожи, кружилась ее голова.

Саша лежал, и улыбался тихою неверною улыбкою. Неясное в нем зарождалось желание, и сладко томило его. И когда Людмила целовала его колена [да голые] стопы, нежные поцелуи возбуждали томные, полусонные мечтания. Хотелось что-то сделать ей, милое или больное, нежное или стыдное, — но что? Целовать ли ее [голые] ноги? Или бить ее, долго, сильно, длинными, гибкими ветвями? Чтобы она смеялась от радости, или кричала от боли?

И то, и другое, может быть, желанно ей, но мало. Что же ей надо? Вот они полуобнаженные оба, и с их освобожденною плотью связано желание и хранительный стыд, — но в чем же это таинство плоти? И как принести свою кровь и свое тело в сладостную жертву ее желаниям, своему стыду?

А Людмила томилась, и металась у его ног, бледная от невозможных желаний, то пылая, то холодея. Она страстно шептала:

— Я ли не красавица? У меня ли глаза не жгучие? У меня ли не пышные волосы? Ласкай же меня! Приласкай же меня! Сорви с меня запястья, отстегни мое ожерелье!

219