Мелкий бес - Страница 205

К оглавлению

205

— А я так никогда снов не вижу, — сказал Рутилов, — а и увижу, так сейчас же забуду. Стоит помнить, право!

Рутилову захотелось поддержать перед писателями достоинство образованного человека.

— Отчего? — спросил Тургенев, пожимая плечами.

— Только мужичье во сны верит, — говорил Рутилов, — образованным людям не пристало.

Шарик язвительно улыбался.

— Полированность! — злобно сказал он.

Тургенев же, довольный тем, что рассказал свой сон, был благодушен. Он провел рукою по волосам, и сказал:

— Нет, я не смеюсь над суеверием. Народные предания близки мне, — я — внук простонародья, я — племянник ворожащего горя. Вещими снами обвеяна моя колыбель. Мое сердце верит во все эти сказки, — о, я — безумец! Сегодня мне еще снилось, — там, в темнице, — я был царевич, прекрасный, юный: мои очи сияли, как звезды, мои кудри рассыпались по плечам золотым каскадом, на моих устах цвели розы, прелестные девы целовали мои белые руки устами, легкими, как сон.

Передонов опять внезапно и громко зевнул, и перекрестил рот, крадучись, чтоб не видели.]


Сели играть в карты. Рутилов уверял, что Передонов отлично играет. Передонов верил. Но сегодня, как и всегда, он проигрывал. Рутилов был в выигрыше. От этого он пришел в большую радость, и говорил оживленнее обыкновенного.

Передонова дразнила недотыкомка. Она пряталась где-то близко, — покажется иногда, высунется из-под стола или из-за чьей-нибудь спины, и спрячется. Казалось, ждала она чего-то. Было страшно.

Самый вид карт страшил Передонова. Дамы — по две вместе. А где же третья? — думал Передонов.

Он тупо разглядывал пиковую даму, потом повернул ее другою стороною, — третья, может быть, спряталась за рубашкой?

Рутилов сказал:

— Ардальон Борисыч своей даме за рубашку смотрит.

Все захохотали.

Между тем в сторонке два молоденьких полицейских чиновника сели играть в дурачки. Партии разыгрывались у них живо. Выигравший хохотал от радости, и показывал другому длинный нос. Проигравший сердился.


Запахло съестным. Грушина позвала гостей в столовую. Все пошли, толпясь и жеманясь. Расселись кое-как.

— Кушайте, господа, — угощала Грушина. — Ешьте, дружки, набивайте брюшки по самые ушки.

— Пирог ешь, хозяйку тешь, — кричал радостно Мурин.

Ему было весело смотреть на водку, и думать, что он в выигрыше.

[— Кушайте, чего вы желаете? — потчевала Грушина писателей, которые сели рядышком.

Тургенев улыбнулся меланхолично, принял вдохновенный вид, и сказал:

— Желания? Но мои желания ненасытны. Я бы желал вспорхнуть, и лететь, лететь…

— А я желаю, — угрюмо заявил Шарик, — дать в рыло какому-нибудь мерзавцу.

Тургенев возразил:

— Нет, я хочу иметь женщину, безумную, как я! С рыжими волосами.]

Усерднее всех угощались Володин и два молоденьких чиновника, — они выбирали кусочки получше и подороже, и с жадностью пожирали икру. Грушина сказала, принужденно смеясь:

— Павел-то Иванович, пьян да призорок, через хлеб да за пирог.

Нешто она для него икру покупала!

И под предлогом угостить дам, она отставила от него все, что было получше. Но Володин не унывал, и довольствовался тем, что осталось: он успел съесть много хорошего с самого начала, и теперь ему было все равно.

Передонов смотрел на жующих, и ему казалось, что все смеются над ним. С чего? над чем? Он с остервенением ел все, что попадалось.

[Писателям одновременно пришла в голову одна и та же блистательная затея. Они перемигнулись, вставая из-за ужина, отошли к сторонке, и заговорили горячо. Они уговаривали друг друга жениться на Грушиной.

— В ней что-то есть вакхическое, — говорил Тургенев.

— Я, право, не прочь бы, — отвечал Шарик, — но вам она больше подходит. И оба наперерыв выхваляли ее: каждый думал погубить приятеля этою женитьбою.]

После ужина опять играли. Но скоро Передонову надоело. Он бросил карты, и сказал:

— Ну вас к черту! Не везет! Надоело. Варвара, пойдем домой.

И другие гости поднялись за ними[, потрезвее, писатели же и Мурин остались].

В передней Володин увидел, что у Передонова новая тросточка. Осклабясь, он поворачивал ее перед собою, и спрашивал:

— Ардаша, отчего же тут пальчики калачиком свернуты? Что же это обозначает?

Передонов сердито взял у него из рук тросточку, приблизил ее набалдашником, с кукишем из черного дерева, к носу Володина, и сказал:

— Шиш тебе с маслом.

Володин сделал обиженное лицо.

— Позвольте, Ардальон Борисыч, — сказал он, — я с маслом хлебец изволю кушать, а шиша с маслом я не хочу кушать.

Передонов, не слушая его, заботливо кутал шею шарфом, и застегивал пальто на все пуговицы. Рутилов говорил со смехом:

— Чего ты кутаешься, Ардальон Борисыч! Тепло.

— Здоровье всего дороже, — ответил Передонов.

[— Нет, — мечтательно возразил Тургенев, — всего дороже слава.

— Честная слава, — поправил, его Шарик.

— О, все равно, — сказал Тургенев, — ведь и убийство может быть красивым жестом.]


На улице было тихо, — улица улеглась во мраке, и тихонечко похрапывала. Темно было, тоскливо, и сыро. На небе бродили тяжелые тучи. Передонов ворчал:

— Напустили темени, а к чему?

Он теперь не боялся, — шел с Варварой, а не один.

Скоро пошел дождь, мелкий, быстрый, продолжительный. Все стало тихо, — и только дождь болтал что-то навязчиво и скоро, захлебываясь, — невнятные, скучные и тоскливые речи.

Передонов чувствовал в природе отражения своей тоски, своего страха под личиною ее враждебности к нему, — той же внутренней и недоступной внешним определениям жизни во всей природе, жизни, которая одна только создает истинные отношения, глубокие и несомненные, между человеком и природою, этой жизни он не чувствовал. Потому-то вся природа казалась ему проникнутою мелкими человеческими чувствами. Ослепленный обольщениями личности и отдельного бытия, он не понимал демонических, стихийных восторгов, ликующих и вопиющих в природе. Он был слеп и жалок, как многие из нас.

205