Мелкий бес - Страница 154

К оглавлению

154

Марта не возражала. Передонов помолчал немного, и вдруг сказал:

— Поляки — безмозглые.

Марта покраснела.

— Всякие бывают и русские и поляки, — сказала она.

— Нет, уж это так, это верно, — настаивал Передонов. — Поляки глупые. Только форсу задают. Вот жиды, — те умнее.

— Жиды — плуты, а вовсе не умные, — сказал Владя.

— Нет, жиды — очень умный народ. Жид русского всегда надует, а русский жида никогда не надует.

— Да и не надо надувать, — сказал Владя, — разве в том только и ум, чтобы надувать да плутовать?

Передонов сердито глянул на Владю.

— А ум в том, чтобы учиться, — сказал он, — а вы не учитесь.

Владя вздохнул, и опять отвернулся и стал смотреть на ровный бег лошади. А Передонов говорил:

— Жиды во всем умные, и в ученье, и во всем. Если бы жидов пускали в профессора, то все профессора из жидов были бы. А польки все неряхи.

Он взглянул на Марту, и, с удовольствием заметив, что она сильно покраснела, сказал из любезности:

— Да вы не думайте, я не про вас говорю. Я знаю, что вы будете хорошая хозяйка.

— Все польки — хорошие хозяйки, — ответила Марта.

— Ну, да, — возразил Передонов, — хозяйки, сверху чисто, а юбки грязные. Ну да за то у вас Мицкевич был. Он выше нашего Пушкина. Он у меня на стенке висит. Прежде там Пушкин висел, да я его в сортир вынес, — он камер-лакеем был.

— Ведь вы русский, — сказал Владя, — что ж вам наш Мицкевич? Пушкин — хороший, и Мицкевич — хороший.

— Мицкевич — выше, — повторил Передонов. — Русские — дурачье. Один самовар изобрели, а больше ничего.

Передонов посмотрел на Марту, сощурив глаза, и сказал:

— У вас много веснушек. Это некрасиво.

— Что ж делать? — улыбаясь, промолвила Марта.

— И у меня веснушки, — сказал Владя, поворачиваясь на своем узеньком сиденье и задевая безмолвного Игнатия.

— Вы мальчик, — сказал Передонов, — это ничего, мужчине красота не нужна, а вот у вас, — продолжал он, обращаясь к Марте, — нехорошо. Этак вас никто и замуж не возьмет. Надо огуречным рассолом лицо мыть.

Марта поблагодарила за совет.

Владя, улыбаясь, смотрел на Передонова.

— Вы что улыбаетесь, — сказал Передонов, — вот погодите, приедем, так будет вам дёра отличная.

Владя, повернувшись на своем месте, внимательно смотрел на Передонова, стараясь угадать, шутит ли он, говорит ли взаправду. А Передонов не выносил, когда на, него пристально смотрели.

— Что вы на меня глазеете? — грубо спросил он. — На мне узоров нет. Или вы сглазить меня хотите?

Владя испугался, и отвел глаза.

— Извините, — сказал он робко, — я так, не нарочно.

— А вы разве верите в глаз? — спросила Марта.

— Сглазить нельзя, это — суеверие, — сердито сказал Передонов, — а только ужасно невежливо уставиться и рассматривать.

Несколько минут продолжалось неловкое молчание.

— Ведь вы — бедные, — вдруг сказал Передонов.

— Да, небогатые, — ответила Марта, — да все-таки уж и не так бедны. У нас у всех есть кое-что отложено.

Передонов недоверчиво посмотрел на нее, и сказал:

— Ну, да, я знаю, что вы бедные. Босые ежедёнком дома ходите.

— Мы это не от бедности, — живо сказал Владя.

— А что же, от богатства, что ли? — спросил Передонов, и отрывисто захохотал.

— Вовсе не от бедности, — спорил Владя, краснея, — это для здоровья очень полезно, закаляет здоровье, и приятно летом.

— Ну, это вы врете, — грубо возразил Передонов. — Богатые босиком не ходят. У вашего отца много детей, а получает гроши. Сапог не накупишься.

VII

[Скоро приехали в деревню. Дом, где жил арендатор, Мартин и Владин отец, был низенький, широкий, с высокою серою кровлею и прорезными ставнями у окон. Он был не новый, но прочный, и, прячась за рядом березок, казался уютным и милым, — по крайней мере, таким казался он Владе и Марте. А Передонову не нравились березки перед домом, — он бы их вырубил или поломал.

Навстречу приехавшим выбежали с радостными криками трое босоногих ребятишек, лет восьми — десяти, девочка и два мальчика, синеглазые и с веснушчатыми лицами.

На пороге дома гостя встретил и сам хозяин, — плечистый, сильный и большой поляк, с длинными полуседыми усами и угловатым лицом. Это лицо напоминало одну из тех сводных светотеней, где сразу отпечатаны на одной пластинке несколько сходных между собою лиц. В таких снимках утрачиваются все особые черты каждого человека, и остается лишь то общее, что повторяется во всех или в многих лицах. Так и в лице Нартановича, казалось, не было никаких особых примет, а было лишь то, что есть в каждом польском лице. За это кто-то из городских шутников прозвал Нартановича: сорок четыре пана. Сообразно с этим Нартанович и держал себя: был любезен, иногда слишком даже любезен в обращении, никогда при том не утрачивал шляхетского своего говора, и говорил только самое необходимое, как бы из боязни в лишних разговорах обнаружить что-нибудь, лишь ему одному принадлежащее.

Очевидно, он рад был гостю, и приветствовал его с деревенскою преувеличенностью. Когда он говорил, звуки его голоса вдруг возникали, — громкие, как бы назначенные спорить с бурею, — заглушали все, что только что звучало, и вдруг обрывались и падали. И после того голоса у всех других людей казались слабыми, жалкими.

В одной из горниц, темноватых и низковатых, где хозяин легко доставал потолок рукою, быстро накрыли на стол. Юркая баба собрала водок и закусок.

— Прошу, — сказал хозяин, делая неправильные ударения, — чем Бог послал.

154